A Life of Near Misses

Сон приснился - никакой Фрейд не нужен.
Будто мы ходим по какому-то небольшому европейскому музею вроде краеведческого и видим целый зал самых разнообразных волынок (тех, в которые дудят). Дяденька, который нас сопровождает, начинает увлеченно рассказывать:
-- Вряд ли многие об этом знают, но волынки размножаются естественным путем. Мы заинтересовались, занялись селекцией. Уже есть очень интересные результаты - взгляните! Мы пытались избежать близкородственного скрещивания, поэтому пары подбираем из разных стран - к сожалению генеалогией волынок никто до нас не занимался, как вы догадываетесь.
Думаю, комментарии тут ни к чему. Но в качестве бонуса расскажу анекдот, который некогда нам поведал Сергей Бурунов на озвучке - когда еще никто не знал, что есть такой потрясающий актер Бурунов, а мы уже да. Анекдот гнусный, сразу предупреждаю!
==========
Приходит осьминог наниматься в оркестр. Его спрашивают:
-- А что вы умеете?
-- Умею играть на всех музыкальных инструментах, причем одновременно.
Ну, ему притаскивают гитару, саксофон, пианино, барабаны - и он отлично играет! Ему говорят:
-- Потрясающе! Мы вас берем! Только один вопрос: у нас некому играть на волынке. Вы умеете?
-- На волынке? Простите, но об этом инструменте я никогда не слышал. Покажите, посмотрим, может, получится.
Ему притаскивают волынку. Осьминог замирает, вылупив глаза. Наконец, с трудом произносит:
-- Извините... А можно я ее сначала выeбy?
=======
Ну вот представьте теперь, что это Бурунов, который на ваших глазах превращается в осьминога - суховатого профессионала, а потом внезапно начинает сочиться страстью. Отдышаться потом было трудно, врать не буду.
#сны_LN #байки_с_озвучек_LN
фото актеров в этих байках будут все мои, если что, ничей копирайт не нарушен.



https://uchenikspb.ru/kbase/wp-content/uploads/2016/04/ustroystvo-volynki.jpg

Лет десять назад у меня дико болело колено. Когда я уже ходить не могла, я таки отправилась к доктору. Но не раньше, как положено настоящему ковбою. To make a long story short, я как положено побегала туда-сюда, поигралась в блокаду, а потом всё-таки нашла настоящего врача, который поставил мне диагноз, один раз ткнув пальцем над коленной чашечкой, и прописал кислородные уколы.

Уколы мне кололи там же, с феноменальным мастерством - вообще не больно. Кого кололи в колено, тот поймёт.

Пришло время последнего укола. Я была так этому рада, что, не успели из меня вытащить иглу, сиганула с каталки на пол.

-- Что вы делаете! - возопил коловший меня молодой доктор, - нельзя так быстро!

Я решила, что нельзя, потому что больно (да, в коленке отдалось слегка), но всё оказалось сложнее.

Я вышла из больницы и поскакала на маршрутку, радуясь новому колену. Заскочила в нее, всем радостно улыбнулась и плюхнулась на свободное место.

Колено издало оглушительный пердящий звук. Кислород, которому я не дала спокойно распределиться, видимо, искал выхода.

Маршрутка замерла.

Вообще, я обычно в таких случаях громко объясняю ситуацию. Типа, если придётся закашлять в очереди и граждане напрягаются, я всем сообщаю, что это астма, а не птичий грипп/ковид/туберкулёз, и я не заразная.

Тут я тоже собралась всех успокоить, но быстро поняла, что это невозможно. Во-первых, звук был настолько однозначен, что никакие объяснения помочь не могли. Во-вторых, что я должна была сказать? "Не пугайтесь, это у меня колено пукнуло"?

Вставала я на конечной остановке очень осторожно. Колено всё равно пёрднуло, но негромко, застенчиво. Все спрятали глаза и заторопились на выход.

Потом я в метро садилась на свободное место. Потом вставала. Потом пришла домой. Потом ещё куда-то пошла...

В общем, полдня я пускала трели коленом и не знала, куда деваться от стыда.

Зато колено больше не болело. Десять лет прошло, а оно всё как новое. И больше ни разу не пукнуло.

Шла вчера вечером по бульвару. На скамейке сидели два парня с ручными совами. Они предлагают с ними фоткаться за деньги.

Парень, шедший за мной, с чувством сказал своему спутнику:

-- Бля, как я ненавижу сов!
-- Чего это?
-- Я жил в Воркуте! В Воркуте, понял? Я там пять лет прожил!
-- Ну, не пять...
-- Ну, ладно, полтора года. Но я там жил. В Воркуте. Там 30 дней полярная ночь. Понял? 30 дней! А эти сидят под окном и ухают! Ухают, блядь.
-- Кто?
-- Совы, кто, блядь. Полярные, блядь, совы. 30 дней ночь. 30 дней. Сидишь дома, а там темно. А они ухают. Круглые сутки. Потому что ночь.
-- Чего, прям перед домом?
-- Ну. Подходишь к окну, там ночь. И глаза, глаза эти светятся, зеленые, огромные. И ухают, блядь. Ненавижу. Никого так не ненавижу, как сов.

Котик окончательно понял, что любить надо мамика.

Мамик, во-первых, никогда не предъявляет ему серьезных претензий за обоссанный инвентарь, а во-вторых, насыпает ему в плошку еды по первому писку. Вернее, мяву - мерзкому и скандальному. С нами он никогда так не разговаривает. Выбирает выражения.

Котик весь день смотрит с мамиком телевизор, складывает пазлы на компьютере и вообще, как злобно утверждает Ольга, вполне уподобился коту Бабы-Яги. Разве что на плече у нее не ездит.

Когда кот возлежит на мамике, уткнувшемся в телевизор, или рядом с ней, и мы приходим с ним пообщаться, он начинает шипеть и пениться, а мамик прикрывает его ладошками и вопит:

-- Лежит ребенок, никого не трогает! А эти пришли издеваться! Что вам надо?

Причем котик вовсе не делает ей поблажек. Недавно налил ей на раскрытую книжку "кроссворд-гигант". Тыща кроссвордов коту под яйца.

Мамик в таких случаях выгоняет его из комнаты (но мягко) и клянется, что не пустит больше никогда.

Через пару часов он, конечно, на месте. Мамик обычно врет, что не помнит, что он такого сделал. Якобы забыла в силу старческого склероза. Ну-ну.

"Я не могу смотреть в эти голубые глаза! Ах!" - бесконечно повторяет мамик, когда кот с рожей натурального гопника сидит и замышляет посреди кухни, и любому вменяемому зрителю сразу видно, что на нем клейма поставить негде.

Самое ужасное, что теперь непонятно, как, собственно, высылать его на конюшню. Не выдирать же любимое существо из старушечьих цыплячьих лапок.

Из соседнего кабинета вышел молодой стоматолог, интересный несмотря на маску в поллица.
-- Так, кто ко мне?
-- Я! Я! Я! - завопили сразу три персонажа.
-- А вы? - это мне.
-- А я не к вам.
-- А я к вам! - пискнула какая-то тормозная старушка.
-- Понятно, - доктор вытянул палец и указал на меня. - Видите? Берите пример с нее! Она - не ко мне!

Коте написал под кровать (ударение на И), Оля полезла устранять следы - и наткнулась на две толстенные папки архива покойного тестя моего старшего брата. Как ко мне эта прелесть попала - ума не приложу. Наверное, выбрасывали, а я, как всегда, завопила "Архив низззя!". Так что теперь выкинем его сами.

Тесть был человек крайне антипатичный. Преподавал в ВКШ (Высшей комсомольской школе) "философию", был кандитатом таких вот "философских наук".

Дурак, антисемит, похабник и жадина. Приезжал однажды на дачу, где отдыхали дети из всей семьи и подарил своим трем внукам по воздушному шарику. Девчонкам сестры ничего не дал. Они были маленькие, разревелись. Дочка его возмутилась. Тебе, мол, что, и шариков уже жалко?

-- У меня этих шариков полная сумка! - воскликнул Виктор Николаевич, - но у меня тут трое внуков, понятно?

Перед тем, как нести на помойку, порылись в бумажках, конечно. Куча всяких примет времени - от анкет для выезда за рубеж и слепых копий труда "сексуальные позы" ("Ж ложится на спину, согнув ноги и уперев их в бедра М. М садится на колени, упираясь руками". Страшно представить, какие позы удавалось принимать бедным коммунистам, а ведь наверняка пробовали), до черносотенных газеток начала 90-х. Потом самое интересное посканю.

Пока - воплощение безумных 90-х. В этом документе, как говорится, прекрасно всё.

Мне в последнее время сны снятся, по которым можно смело снимать абсурдистское кино с глубоким подтекстом.

Этой ночью мне приснилось, что на каком-то массовом мероприятии (то ли протестном, то ли вовсе нет) у конного полицейского вырвалась лошадь и начала носиться по бульвару (абстрактному какому-то бульвару, непонятному).

И мне эту лошадь удалось поймать, схватить за повод, когда она остановилась передохнуть.

Лошадь вредная, но всерьез не кусается и не лягается, и я ее не отпускаю.

Весь остаток сна я пыталась ее куда-нибудь пристроить. В милицию почему-то невозможно было дозвониться, а куда идти, я не знала.

Так и ходила с этой лошадью, таскала ее за собой - то домой, то на поиски отделения, то по бульварам в надежде снова наткнуться на оцепление и спихнуть ее ОМОНу. Искала для нее еду. В конце концов отпустила пастись прямо на бульваре, но трава там нынче убогая, я волновалась, что лошадь не наестся.

Так и не избавилась. Просыпалась с лошадью в поводу.

Я тут выкладывала картинку смешную, говорила о сакрализации внешнего вида.

Одежда/прическа/макияж/отсутствие таковых, по большому счету, не перестали служить индикатором статуса и вообще принадлежности к группе, но как-то незаметно перестали быть инструментом стигматизации - во всяком случае, в больших городах и в более-менее культурной среде (про другие ситуации я просто толком ничего не знаю).

Раньше оно было куда интереснее.

Еще подростком я ехала однажды в автобусе, и вдруг какая-то бабка, взглянув на меня, вскинулась и заголосила:

-- Нет, вы посмотрите на нее! Нет, вы посмотрите!

Я удивилась. Мой внешний вид почти неизменно вызывал в приличных людях ужас и отвращение - я одевалась, во-первых, кое-как, во-вторых, под мальчика, а в третьих, у меня на голове всегда была нечесаная грива, как ни старайся. Но в этот раз я выглядела вполне... ладно, почти конвенционально. К брюкам на девушках люди к этому времени почти привыкли, а рубашка на мне была вполне приличная. Мужская, как выяснилось, но на вид блузка блузкой.

Люди посмотрели на меня без симпатии, но бабку не поддержали.

-- Да что же это, - взвыла она,- ладно в штанах, но у нее же _пуговицы на мужскую сторону_ на рубашке! И стоит, как будто так и надо. Что же это делается!

Бабку так никто и не поддержал, меня не побили, хотя она явно на этом настаивала. Но удивилась я изрядно. Я никогда не обращала внимания, на какую сторону какому полу положено застегиваться. А для бабки момент был сакральный (вернее, он был моментом десакрализации) - я в ее глазах была воинствующим трансгендером. Пуговицы не на ту сторону, мамочки мои.

Так что мне очень нравится, что сейчас все одеваются почти что как попало. Всплеск гомофобии, хоть и инициированный сверху, все-таки подпортил ситуацию - многие парни у нас снова живут под параноидальным страхом оказаться похожими на "педиков". Но в общем и целом - классно стали одеваться. Кто хочет, сиськи наружу, кто хочет - задницу, кто хочет - закрывается до ушей. Всё правильно делают.

Закат цивилизации, фигли.

Ехали в Москву вместе с Машей, сделавшей Мирону операцию, и ее дочкой Настей. Маша рассказала нам историю про страусиху.

У Маши с Димой есть земля в Смоленской области, и там обитает куча живности, в том числе олень (мальчик, с рогами) и страус (девочка).

Страусиха - очень спокойное и добродушное создание. Она дружит с оленем: съедает мух, которые его достают. Олень сам приходит к ней со всеми своими слепнями, и страусиха их всех с него аккуратно склевывает.

Плохо то, что страусиха страдает от одиночества. Раньше у нее были муж и общество, а теперь нет. Муж отличался гнусным нравом и однажды так засветил ногой прежнему страусиному хозяину, что тот долго летел по воздуху. Вместе с ведром, в котором, вообще-то, принес страусу еду.

Мужа за это съели, а страусиху изгнали, и она попала к Маше.

Кроме мужа, на прежнем месте страусиху развлекали толпы народа и всякая домашняя птица, которая обитала вместе с ней. Страусиха даже спала вместе с утками и гусями, в специальном домике.

У Маши бедную птицу никто, кроме оленя, не развлекает, ей скучно. Так что однажды она взяла да и вылезла из своего загончика и ушла в соседнюю деревню, километрах в трех. Там ее увидели и позвонили прежнему хозяину, а уже он позвонил Маше.

Маша, не прекращая приема в клинике, стала названивать Оксане. Оксана - слегка пристукнутая особа, которая присматривает за машиными зверями. Живет там постоянно.

Оксана сначала не брала трубку, а потом стала возмущаться, что ее разбудили. Маша, с трудом сдерживая плохие слова (кругом клиенты все-таки), грозно спросила:

-- Где страус?
-- На месте, где ей быть? - обиделась Оксана.
-- Так, - сказала Маша, глотая лишние слова, - пошла и посмотрела.

Оксана заныла, но потопала к загону.

-- Ой, - сказала она удивленно, - и правда, нет страуса. Сбежала.

В общем, отправилась Оксана ловить страусиху.

Страусиху она действительно нашла в соседней деревне, всю в ажитации. Видимо, птичка, заблудившись и придя в почти нежилую деревню, совсем разнервничалась и всю ночь проволновалась, не сомкнув глаз. Увидев Оксану, она несказанно обрадовалась и завалилась спать там, где стояла.

Оксана позвонила Маше.

-- Что делать, - сказала она, - буду ждать, пока отдохнет.

Так она и проторчала возле страусихи, пока та не проснулась.

Выспавшись, страусиха радостно отправилась домой, вслед за Оксаной. Они немного прошли по дороге, и тут страусиха узнала местность, соскочила с дороги и поперлась напрямик, через поле, заросшее травой как раз Оксане по грудь.

Это расстояние в пару километров они шли часа четыре. Во-первых, страусиха не торопилась - то поест, то почешется. Ей в этих прериях было хорошо. Во-вторых, Оксана, продираясь через эту траву, мгновенно сдохла и ползла ненамного быстрее страусихи, но постоянные остановки были еще мучительней.

В конце концов она позвонила Маше и, с трудом выговаривая слова, прохрипела:

-- Я больше не могу! Мы так никогда не придем.
-- Возьми палку, - посоветовала Маша, и погоняй ее. Хоть быстрее пойдете.

Так Оксана и пришла в свои угодья, гоня перед собой страусиху палкой. Птичка очень обрадовалась, что дома все на месте, и сама забралась в свой загон.

-- Вот, - закончила свой рассказ Маша, - так что надо сделать длинную палку с чем-нибудь наподобие страусиной головы.
-- Зачем? - удивились мы.
-- Ну, страусиха, как многие животные, следует за тем, кто выше всех. Так что, если завести такую палку с головой, можно будет ее спокойно за собой водить.

Так вот, про доктора Яценко.

В самом конце Советской власти Ольга заболела гепатитом А. Притащила она его, ни много ни мало, из Монголии, где была в археологической экспедиции - она училась в аспирантуре, и ее отправили в "зарубежную командировку", что было по тем временам большой удачей. Считалось, что Монголия и Болгария открывают человеку путь к более серьезным загранкам, а серьезная загранка - это, считай, жизнь удалась, можно почивать на привозных лаврах.

Что-то я отвлеклась. Тем более, кто теперь поверит, что поездка в Монголию могла символизировать собой прямой путь на небо в алмазах! Кто помнит, тот помнит, кто не знал, и не поймет.

Оля заболела через пару недель после приезда и начала стремительно желтеть. Мы, однако, были такие лопоухие молодые дурынды, что совершенно не поняли, что происходит, и, когда Оле совсем поплохело, вызвали врача из поликлиники.

Так мы и познакомились с доктором Яценко. Вместо противной, но привычной тетеньки, которую мы ожидали, явился средних лет некрупный мужчина, тусклый до трогательности. Бледненький, со странными светло-коричневыми волосами, тщательно прилизанными поближе к черепу. Не поймешь, откуда сбежал - из Диккенса или из Достоевского.

Он вошел в комнату, недовольно оглядываясь, увидел Олю и спросил тонким голосом:
-- Вы больная?
-- Я! - ответила Оля, и в этот момент в комнату скользнула кошка Лиза и небрежно прошлась мимо доктора Яценко. Доктор сжался и судорожно сглотнул.
-- Кошечка у вас, вот и болеете! - заявил он без тени сомнения и сел на стул возле кровати, тщательно обойдя Лизавету, которая почувствовала запах крови и начала подбираться к доктору поближе.

У кошки Лизы был скверный характер. Она всегда вылезала встречать гостей и, если гость оказывался кошколюбом и начинал тянуть к ней руки и звать ее нежным голосом, Лиза гордо разворачивалась и уходила. Время от времени она показывалась, чтобы не скучать, но в руки гостю не давалась, а если ее хватали или просто пытались слишком дерзко погладить, Лизавета заходилась от возмущения и вырывалась на волю самым яростным образом.

Зато если гость кошек не любил, Лиза начинала охоту. Она ходила вокруг несчастного, терлась о его ноги и при первой возможности запрыгивала ему на колени. Если получалось, она, стоя на коленях у жертвы на всех четырех лапах, как на полу, как бы случайно хлопала жертву хвостом по физиономии. Слева направо, потом справа налево, норовя угодить в губы. Чтоб наверняка.

-- Кошечка у вас, вот и болеете! - заявил доктор Яценко.
-- Какая связь?! - ошарашенно спросила Оля.
-- Кошечки ходят по помойкам и приносят в дом болезни!
-- Наша кошечка живет дома! - возмутилась Ольга, - она вообще на улицу не ходит!
-- Все равно! - не сдавался доктор, - кошечки разносят болезни! Вы же сами видите!
-- Какие болезни? - встряла я, - может, вы диагностируете, что нам кошечка принесла?

Доктор открыл рот, чтобы ответить, и ровно в этот момент Лиза запрыгнула ему на колени и принялась торопливо махать хвостом. Доктор тонко взвыл и подлетел в воздух, стряхивая с себя Лизу. Кошка мявкнула, приземлилась и молча на него уставилась - мол, бывают же такие идиоты! Радость-то какая!

Доктор так в себя и не пришел. Он кое-как осмотрел Олю, прописал ей аспирин и чай с медом и сбежал. Сейчас, задним числом, я искренне не понимаю, как даже самый паршивый врач мог не определить простую желтуху, которая, в буквальном смысле, была на Оле нарисована. Кожа у нее желтеть только начинала, но белки глаз уже были цвета одуванчика, и все прочие симптомы были налицо.

Вот расписалась, потом дальше напишу, если получится.