(no subject)

Примерно в эти же самые дни в прошлом году мы гуляли по предрождественскому Кёльну. Поездочка была, конечно, зашибись. Достаточно сказать, что я, отправляясь в дорогу, широким жестом оставила дома свою любимую куртку-на-минус-сколько-хочешь, любимый толстый свитер и даже концептуальное термобелье, взяла тонюсенькое. "Это Европа, - сказала я, наряжаясь в демисезонное. - Там тепло!". Сколько раз я потом вспоминала сочащийся ядом рассказ режиссера-эмигранта Эфраима Севелы, в котором повествовалось о женщине, которая, уезжая в Израиль, таким же широким жестом раздала остающимся прихлебалам все теплые вещи, включая замечательную шубу из скунса. И каковы были ее переживания, когда она через полгода, промозглой иерусалимской зимой, зябко кутаясь в эмигрантское пальтишко на рыбьем меху, встретила на улице ту самую прихлебалку в той самой шубе, и прихлебалка ее безмятежно не узнала.

Помню, как мы вышли утром из гостиницы, и я сказала Оле:
-- Что-то не нравится мне этот скрип! Не нравится мне этот скрип под ногами!
-- А что? - спросила Оля, которой холодно бывает, но редко.
-- А то, что снег скрипит начиная от минус десяти. А сейчас он скрипит громко. - сразу скажу, что в тот день в Кёльне, в порядке исключения, было минус четырнадцать и ветер со снегом.

Задубела я стремительно и страшно.
-- К едреной фене! - сказала я. - Либо мы сейчас находим мне вторые подштанники, либо я сдаю эти мороженые окорочка в пользу бедных и прыгаю с моста в Рейн.
-- Какие подштанники?! - удивилась Оля. - Не видишь, что все закрыто? Это выходной, да еще и утро раннее! Только музеи работают.
-- Тогда пошли на мост! - сказала я, вспоминая любимую курточку и вполне серьезно подумывая убить себя за глупость.

В конце концов мы нашли убогую индийскую забегаловку на туристической улице, торгующую всякой буддийской дрянью и дешевыми шмотками. Индусы-хозяева, глаза к носу от удивления, созерцали толпы стучащих зубами туристов, сметающие одежду с полок и вешалок. Хватали всё: леггинсы (в качестве подштанников, что сделала и я), шерстяные кофты, шарфики, вязаные шапки, перчатки, даже ватные куртки. Думаю, для хозяев это был хороший день: лавочка однозначно относилась к числу тех, куда изредка забредают, чтобы купить плетеную фенечку и, может быть, чем черт не шутит, конопляную майку с надписью HEMP. Как они, наверное, благодарили своих понаехавших богов за то, что догадались открыть лавочку этим бесперспективным утром - одни в округе!

О том, чтобы переодеться в магазине, речи не шло - слишком много было желающих забраться в кабинку. Так что подштанники я натягивала в туалете музея, осмотрев предварительно экспозицию. Сразу стало хорошо. На площади в сугубой неподвижности стоял вот этот ангел, изображая статую:



и смотреть на него было невыносимо больно. Девушка дрожала, почти незаметно, зато крупно, всем телом, мучительно напоминая почетный караул у мавзолея в особенно суровые зимы. От такого дежавю я, несмотря на спасительные штанишки, снова застучала зубами и бросила девушке в банку целых пять евро (это было ого-го - гуляющие жадины ограничивались мелкими монетками в пределах евро). Глаза ангела слегка округлились.
-- Вот, - сказала я, - это много?
Ангел слегка похлопал ресницами.
-- Это я вам плачу, - сказала я, - за то, чтобы вы слезли с этого ящика и пошли выпили кофе в теплом месте. Хотя бы на полчасика. Вы разрываете мне сердце. Сегодня не лучший день для того, чтобы изображать статую.

Ангел почти улыбнулся уголком рта и остался стоять. Я потом несколько раз выискивала ее глазами в толпе - никуда она не пошла, конечно. Так и стояла на ветру, свои центы сшибала, дурында. Впрочем, когда мы шли обратно, ее уже не было, хотя до вечера было еще далеко. Видимо, разум все-таки победил.