Век невинности
Aug. 21st, 2010 11:51 amНа заре перестройки Олин папа, работавший тогда в НИИ Полиграфии, решил вместе со своими коллегами, что пора вписываться в новую реальность. У них была небольшая, но очень передовая экспериментальная типография, и они начали брать коммерческие заказы. Подготовку к печати они поначалу не проводили, брали уже то, что в машину пихать.
Веселая у них началась жизнь! Сколько мы тогда у них одной бумаги наворовали, ужас. Наши художественные подружки, если я не ошибаюсь, все годы своей учебы в институте на ней рисовали.
Вот приходим мы раз с Олей за бумагой (да, еще Олин папа иногда разрешал мне поронять нож на гильотине. Бодрящий опыт!), смотрим - лежат пачки только что отпечатанных брошюрок. Я взяла одну сверху. Это был тощенький буклет общества "Память", названия я не помню, но в нем содержался некий полуответ-полувопрос, из тех, что модны и поныне, - то ли "Чего хотят от России жидомасоны?", то ли "Так ли вредна была черта оседлости?".
Я, естественно, стала веселиться, бегать с этой книжкой и всем ее показывать.
-- Господи, что это?! - спросил Олин папа, глядя на нее круглыми глазами.
-- Вот уж не знаю, Изя Шойлович! Это у вас надо спросить.
-- Э... А мы как-то и не заметили. А тираж-то... готов...
-- Как это? Вы что, даже на название не посмотрели?!
-- Посмотрели, конечно... Я сам смотрел - вроде все на месте, цвет в норме... Но я же не читал!
-- Да вы не расстраивайтесь! - стала утешать его я, так он напрягся. - Напечатали и напечатали. Мало ли сейчас дерьма всякого выпускают? К вам еще порнографию принесут, обязательно, вы погодите...
- Да... так и выйдет, значит, с именами....
Я раскрыла книжку и увидела сразу, прямо на второй странице обложки, название типографии и фамилии участников процесса:
Беленсон
Герштейн
Герценштейн
Гуревич
А еще тут в деревне под кроватью вывелись шмели. Они оттуда выползают, один за другим, и тех, кто не успел сразу взлететь, съедает собака Берта. А те, кого не успела съесть собака Берта, взлетают и бьются в стекло с воем и грохотом, хотя соседнее окошко, рядом, распахнуто в сад.
Веселая у них началась жизнь! Сколько мы тогда у них одной бумаги наворовали, ужас. Наши художественные подружки, если я не ошибаюсь, все годы своей учебы в институте на ней рисовали.
Вот приходим мы раз с Олей за бумагой (да, еще Олин папа иногда разрешал мне поронять нож на гильотине. Бодрящий опыт!), смотрим - лежат пачки только что отпечатанных брошюрок. Я взяла одну сверху. Это был тощенький буклет общества "Память", названия я не помню, но в нем содержался некий полуответ-полувопрос, из тех, что модны и поныне, - то ли "Чего хотят от России жидомасоны?", то ли "Так ли вредна была черта оседлости?".
Я, естественно, стала веселиться, бегать с этой книжкой и всем ее показывать.
-- Господи, что это?! - спросил Олин папа, глядя на нее круглыми глазами.
-- Вот уж не знаю, Изя Шойлович! Это у вас надо спросить.
-- Э... А мы как-то и не заметили. А тираж-то... готов...
-- Как это? Вы что, даже на название не посмотрели?!
-- Посмотрели, конечно... Я сам смотрел - вроде все на месте, цвет в норме... Но я же не читал!
-- Да вы не расстраивайтесь! - стала утешать его я, так он напрягся. - Напечатали и напечатали. Мало ли сейчас дерьма всякого выпускают? К вам еще порнографию принесут, обязательно, вы погодите...
- Да... так и выйдет, значит, с именами....
Я раскрыла книжку и увидела сразу, прямо на второй странице обложки, название типографии и фамилии участников процесса:
Беленсон
Герштейн
Герценштейн
Гуревич
А еще тут в деревне под кроватью вывелись шмели. Они оттуда выползают, один за другим, и тех, кто не успел сразу взлететь, съедает собака Берта. А те, кого не успела съесть собака Берта, взлетают и бьются в стекло с воем и грохотом, хотя соседнее окошко, рядом, распахнуто в сад.