lazy_natalia | Как Лизка боролась со сном

Сегодня мне приснился эротический сон.
Мне снилось Желание - всебъемлющее, счастливое, пубертатное, реализуемое в течение суток.
И даже реализация приснилась.

Словно мы катаемся с неким полузнакомым молодым человеком (совершенно наяву неинтересным) на машине по каким-то рабочим делам и между нами медленно, жадно и сладко растет... я бы даже сказала - чувство растет, настолько его много. В определенный момент мы легко, без единого слова, вдруг начинаем переглядываться и смеяться и тянуть друг к другу руки, потому что ни о чем не надо говорить, все ясно, внятно и божественно просто (да и говорить с ним, если честно, особо не о чем, даже наяву).
Потом мы торопливо, стараясь не смотреть друг на друга и говорить так, чтобы голос не срывался, заканчиваем свои глупые командировочные дела, бежим в заказанную заранее гостиницу - прелестный провинциальный домик с евроремонтом, - и бухаемся в койку, прилипая друг другу и хохоча от счастья. Краем сознания я боюсь, что вот сейчас, как раз сейчас, когда сердце от счастья готово выскочить не-будем-говорить-откуда, я проснусь, и все кончится, и...

Но нет, я не просыпаюсь, все идет дальше и дальше, лучше и лучше, и каждая жилка в наших телах звенит, и главное не перестараться, и мы уже готовы, оба готовы к самому главному событию на земле - к событию, обозначенному у меня на клавиатуре большой и кривой серой клавишей справа... и в этот самый момент чудесного душевного унисона дремавшая у меня в ногах Лизка решила, что ей пора прошвырнуться в туалет.
Тихонько, на мягких лапах, она пристороилась возле моей источающей слюни сладострастья головы и начала пищать в инфракрасном диапазоне - чтобы я ни очем не догадалась и проснулась якобы сама.

Я не проснулась. Вместо этого в оклееной блестящими зелеными обоями стене (в том самом чудесном номере, где мы с волшебным посланцем Морфея ползаем по белоснежной постельке, и его смуглая спина змеится мышцами и лоснится от пота так красиво, как бывает только во сне...) вдруг появились высокие стеклянные двери, а за ними - самодеятельный хор ветеранов, репетирующий тупое патриотическое многоголосие - ведь лежим мы вовсе не в буколической гостинице для странствующих эстетов, а в грязном подмосковном санатории, и на желтоватой простыне уже начал проступать мутно-серый инвентарный штамп.
Все сразу пошло хуже - стараясь подавить тошноту, я соскользнула c возлюбленного, а потом и с кровати, и стала убегать. Толпа козлогласящих подагриков за стеклянной дверью - это не тот разогрев, который мог бы помочь в таком деликатном деле.
Но просыпаться так не хотелось! Господи, как не хотелось просыпаться!
Партнер поймал меня за руку, притянул назад, зашептал, что все в порядке, что все образуется, и что если мы не... то...
И я стала послушно падать, проваливаться назад, в сон, в его жаркие объятия и вкрадчивый шепот... и ветераны замолчали, и интерьер стал плавиться и возвращаться... и мир опять был полон музыки, и даже наколдованная Лизкиным ноем облупленная больничная тумбочка возле кровати превратилась в изящный венский стул, и небрежно брошенная на него желтая майка красиво мела рукавами по полу.

Лиза поняла, что психической атакой не обойдешься, прыгнула на одеяло и стала гулять по моему распростертому телу туда-сюда, от седьмого позвонка до пяток.
Ее экзерсисы стали новой, звонкой нотой в наших забавах, вновь приблизившихся к моменту катарсиса. Возлюбленный вдруг напрягся, стал грубым и властным, его руки бегали моему телу, как пианист по роялю - от седьмого позвонка до пяток, и это было так странно, так сладко, так прекрасно!
Я резко перевернулась на спину. Лиза спикировала на пол, вернулась на кровать - и больно наступила мне лапой на грудь.
К этому моменту она уже изрядно расшатала мне психику, да и утро было близко, поэтому вместо того, чтобы насладиться новой лаской, я вдруг взяла и вцепилась партнеру в сосок зубами - и стала его страшно грызть, хотя никакой радости мне это не доставляло, а было, скорее, мучительно (еще бы! Лизавета уже почувствовала, что эффект есть, и принялась топтаться).
-- Ну и на кой фиг ты это делаешь? - спросил партнер противным светским голосом, совершенно тем же, каким пользуется наяву.
-- А у мужчин это тоже эрогенная зона! - ответила я, явно считая это очень веским аргументом.
-- Завязывай ты с этим! - сказал он довольно грубо, и я завязала, повернувшись на бок.

Лиза опять грохнулась на пол. Терпение ее лопнуло, и она перешла от робких покашливаний к прямому тексту: начала скрестись в дверь. Белая немецкая эмаль завизжала под ее стремительными когтями, а рядом с нашей кроватью в провинциальной гостинице появилась уборщица с ведром.
Она поставила ведро на пол и принялась скрести пол широченной промышленной шваброй, все ближе и ближе подбираясь к кровати. Швабра визжала, а уборщица отвратительно сопела, чтобы мы знали, что она рядом.
Господи, как не хотелось просыпаться!
Но все было кончено. Эту любовную битву я проиграла.
Швабра добралась до постели. Я вырвалась из рук своего покусанного друга и посмотрела туда, где визжало. Уборщица мыла под нами пол, упершись лбом в край постели. На голове у нее была синяя косынка, из-под которой выбивались серые волосы, а снизу торчала коричневая морщинистая шея.
Я вскрикнула и проснулась, нашаривая тапочек.
Лиза брызнула под кресло.

Через две минуты она блаженно гадила в сортире - тапочек ушел в молоко, и даже прощальный пинок, когда она выскакивала в открытую мною дверь, оказался воздушным.