(no subject)

[lazy_natalia]

Как я уже неоднократно упоминала, в школе меня не любили. Говоря конкретней, колотили, - ждали после школы и валяли ногами в снегу. Почему-то помнится именно это - в снегу, память вырвала всего один эпизод из целой вытесненной эпохи, условное обозначение. То ли потому что эпизод яркий, то ли просто, когда мозг понял, что я всё равно вспомню, он выбрал самый чистый эпизод, чтобы отвязаться, - я помню, как меня валяют в пушистом белом снегу; как валяют в грязной луже вспоминать было бы труднее. Еще могли бы быть шуршащие золотые листья, наверное, но под ними - грязь, и рука скользит по сухой листве, и вязко уходит в черную слизь, которая сжимается, уплотняется, и начинает скользить еще быстрее, оставляя блестящий след, грязь жирно выдавливается между пальцев, а след гладкий и блестящий, сначала скользит только ладонь, потом рука вытягивается, и уже рукав... Нет, этого я не помню, честно, это я придумала сейчас; это был белый пушистый снег. Он поднимался блестящим облаком, когда в него падаешь, и на вдохе...

На вдохе... Так же, как сейчас, если падать, поднимая облако снега, он сладко обжигает горло и ноздри и тает на лице, сначала ледяной до ожога, почти горячий, когда растает, а потом просто мокрый. Материальный мир реален, потому что не меняется, хотя мы в это не верим. Ему всё равно. Меняется только тело, которое сначала трудно растет, потом трудно умирает, и перерыва между этими состояниями на самом деле нет. Тело - условность, которой можно сделать больно, и тогда оно делает вид, что стало материей.

На самом деле я не знаю, почему это вспомнила и зачем про это написала. Просто книжку прочитала. Книжку совсем не про меня, зато про мою память. Она кончается так:

I have the window seat. In the two seats beside me are two old ladies, old women, each with a knitted
cardigan, each with yellowy-white hair and thick-lensed glasses with a chain for around the neck, each
with a desiccated mouth lipsticked bright red with bravado. They have their trays lowered and are
drinking tea and playing Snap, fumbling the slippery cards, laughing like cars on gravel when they cheat
or make mistakes. From time to time they get up, unbuckling themselves laboriously, and hobble to the
back of the plane, to smoke cigarettes and line up for the washroom. When they return they make
bathroom jokes, quips about wetting your pants and running out of toilet paper, eyeing me cunningly
while they do so. I wonder how old they think they are, underneath the disguise of their bodies; or how
old they think I am. Perhaps, to them, I look like their mother.

They seem to me amazingly carefree. They have saved up for this trip and they are damn well going to
enjoy it, despite the arthritis of one, the swollen legs of the other. They’re rambunctious, they’re full of
beans; they’re tough as thirteen, they’re innocent and dirty, they don’t give a hoot. Responsibilities have
fallen away from them, obligations, old hates and grievances; now for a short while they can play again
like children, but this time without the pain.

This is what I miss, Cordelia: not something that’s gone, but something that will never happen. Two old
women giggling over their tea.

Кто с английским не дружит - простите, переводить не буду. Это высокая литература, а ее я переводить не умею. И не научусь уже никогда, и это даже не грустно. Зато я могу читать настоящие книги, не переводя их мучительно в уме, как делаю со всем остальным.